Многими странами правит узкая прослойка людей, опирающаяся на авторитарные методы. Но мало где глава государства и его семейство занимают столь доминирующее положение, как в Таджикистане.
Центр по исследованию коррупции и организованной преступности (OCCRP) собрал данные о том, что всё представляющее хоть мало-мальскую ценность в этой стране — от лицензий на добычу сырья до автошкол и даже разведения лекарственных растений — быстро прибирает к рукам президент Эмомали Рахмон и его родственники.
Такой откровенно клептократический режим может существовать лишь при отсутствии организованной оппозиции.
Но по горькой иронии в Таджикистане — наименее развитой из всех постсоветских республик — в свое время действовала оппозиционная партия, отличавшаяся от большей части оппозиции в регионе совершенно особыми подходами и эффективностью. Много лет (хоть в это верится с трудом) Партия исламского возрождения Таджикистана представляла несомненную альтернативу президенту Рахмону с его клановым стилем правления.
Впрочем, реальной политической власти ПИВТ не имела никогда: госаппарат Таджикистана, демократический только на бумаге, имел слишком сильные рычаги противодействия. Но чем партия точно обладала, так это развитой сетью активистов по всей стране, подлинным влиянием на «низовом уровне» и легитимностью в глазах народа. Силой собственного примера партия доказывала, что даже в этой стране возможна политика иного рода.
Но в какой-то момент — за считаные месяцы — партии фактически не стало.
Летом 2015 года, используя как оружие аресты, запугивание и пропаганду, режим президента Рахмона разгромил ПИВТ, породив массу человеческих трагедий. Местные сторонники партии теперь вынуждены жить в страхе, а ее активисты либо томятся в тюрьмах, либо рассеяны по всему миру.
История крушения ПИВТ объясняет, как режим, подобный таджикскому, умудряется выживать, одновременно наживаясь за счет собственного народа. День, когда власть в Таджикистане призовут к ответу, кажется далеким как никогда, и республика все еще ждет своего исламского возрождения.
На фундаменте исламской веры
ПИВТ не была похожа на небольшие «элитарные» и обычно не имевшие силы либеральные оппозиционные партии, которые возникали в бывших советских республиках. Партия опиралась на накопленный десятилетиями опыт исламского подпольного религиозного движения, которое пыталось поколебать доминирующую советскую идеологию.
С конца 20-х годов в Таджикистане, как и в других республиках Средней Азии, советская власть стремилась форсированными темпами модернизировать хозяйство. Многие тысячи людей были насильно переселены из горной местности в долины южного Хатлонского региона. Их объединили в колхозы и заставили в промышленных масштабах выращивать хлопок.
«Вот среди этих перемещенных не по своей воле людей и возникло подпольное исламское движение», — поясняет Эдвард Лемон, ученый-исследователь из Колумбийского университета, специалист по Таджикистану.
Корни ПИВТ тянутся именно из этой среды. Основатель партии Саид Абдулло Нури был истово верующим мусульманином, которого большую часть жизни преследовал КГБ. Во второй половине 80-х годов, когда советский режим, казалось, ослабевал, становясь более либеральным, Нури арестовали и отправили в сибирскую колонию.
Впрочем, уже довольно скоро и он сам, и ПИВТ заняли влиятельное положение у себя на родине.
Распад Советского Союза, как не раз отмечалось, прошел по большей части бескровно. Трагическим исключением стал Таджикистан. Выступления в поддержку и против сохранения у власти правящей с советских времен элиты вскоре переросли в разрушительную гражданскую войну, бушевавшую с 1992 по 1997 год. Десятки тысяч людей погибли, а порядка миллиона (оценки очень разнятся) жителей Таджикистана стали беженцами.
Мирное соглашение 1997 года наконец прекратило братоубийственную войну и одновременно усилило власть президента Рахмона. По его условиям 30 процентов государственных должностей закреплялись за оппозицией, многие члены которой были связаны с ПИВТ. Начался менее чем 20-летний период, когда власти, регулярно притесняя и игнорируя партию, были вынуждены мириться с ее оппозиционной деятельностью. В первые мирные годы партией продолжал руководить Нури.
В 2001 году со ссылкой на «секретные отчеты разведки США» газета The New York Times написала, что Нури (издание назвало его «одним из лидеров исламистской военизированной группировки») был близок к Осаме бен Ладену и пытался обеспечить ему контакты с офицерами иранских спецслужб.
Однако на протяжении того десятилетия ПИВТ смогла позиционировать себя как умеренная партия исламского толка, призывающая к поступательным реформам в рамках существующей конституции Таджикистана. К примеру, устав 2003 года предусматривал существование партии, основанной на исламских ценностях, среди приоритетов которой при этом — социальное, экономическое и демократическое развитие, права человека, национальное единение и верховенство права.
«ПИВТ совсем не похожа, к примеру, на «Братьев-мусульман», — говорит Стив Свердлов, специалист по Центральной Азии в организации Human Rights Watch, хотя власти, по его словам, и пытаются выставить партию в таком свете. «Это гораздо более умеренная и демократически ориентированная структура».
«Даже в годы гражданской войны, — отмечает Свердлов, — лидеры партии однозначно заявляли, что не стремятся к созданию исламского государства по образу Ирана или Саудовской Аравии. Они видели Таджикистан светским государством, где исламской религии лишь отведена более значимая роль».
Подобный подход только укрепился при Мухиддине Кабири, который перенял бразды правления ПИВТ после смерти Нури в 2006 году. Кабири — рассудительный человек с безупречным английским, подчеркивающий приверженность либеральным ценностям, остается лидером партии и сегодня, находясь в изгнании.
С опорой на народ
ПИВТ пыталась участвовать в политических процессах на уровне государства. По итогам выборов в парламент 2000 года она получила два места и сохранила такое же представительство после выборов 2005 и 2010 годов. По официальным данным, ПИВТ получала от 10 до 15 процентов голосов. (Члены партии и независимые наблюдатели утверждают, что без подтасовок со стороны власти результат партии был бы гораздо выше.) На пике своего влияния в 2007 году в партии, по словам ее представителей, состояло 50 тысяч человек.
Однако истинная сила ПИВТ была в ее присутствии на «первичном уровне» — в народной среде. Здесь стоит привести мнение специалистов, которые призывают воспринимать ПИВТ не как политическую партию в традиционном западном смысле, а скорее как нечто среднее между организацией местного самоуправления и религиозно-социальным движением.
И сами члены партии, и сторонние наблюдатели связывают популярность партии с ее открытостью, которая резко контрастирует с недоступными для простых смертных, забюрократизированными институтами официальной таджикской власти.
В рукописи своей неопубликованной книги Эдвард Лемон вспоминает посещение штаб-квартиры партии в Душанбе в конце 2010 года. По его словам, там кипела «деятельность, как в улье, а люди выстраивались в очередь, чтобы пообщаться с лидерами партии». Он отмечает, что «единственная мечеть в стране, рассчитанная на посещение женщинами, находилась в соседнем комплексе зданий».
Партия активно присутствовала не только в столице. Ее офисы были в каждом регионе и даже во многих отдаленных деревнях. Эти отделения вели учебную деятельность, помогали пострадавшим от природных катастроф, собирали деньги для самых неимущих и брали на себя другие функции — те, которые не могли или не хотели выполнять госструктуры.
В поездке по центральному Нурабадскому району республики в 2013 году Лемон посетил горную деревню, где поговорил с молодым человеком по имени Абдулрахмон. Тот объяснил гостю популярность партии: «Многие здесь поддерживают ПИВТ. Государство здесь никак не ощущается. Мы много месяцев просили местные власти убрать мусор с улиц. В итоге нам самим пришлось это сделать. У моей соседки муж умер, находясь в России, и она обратилась к властям, чтобы те помогли, но никакой помощи не получила. Затем она пошла в отделение ПИВТ, и они собрали деньги и организовали доставку тела. Их отделения открыты для людей. Там людей слушают».
При всей популярности партии она не осмеливалась бросать слишком открытый вызов режиму, особенно президенту и его родственникам — по словам Свердлова, это «одно из главных правил в таджикской политике». Настроенные более непримиримо оппозиционеры, например из «Группы 24», критиковали ПИВТ за ее «излишнее молчание». «Группу 24» объявили вне закона в 2014 году после ее обвинений в коррупции в адрес высокопоставленных чиновников. (См. статью «Смерть в Стамбуле»).
В других сферах ПИВТ тоже старалась выбирать примирительную позицию. На президентские выборы 2013 года партия отказалась выдвигать своего лидера Кабири, а в союзе с гораздо меньшей по составу Социал-демократической партией предложила на высший пост правозащитницу Ойнихол Бобоназарову.
«Мы выдвинули в президенты женщину — женщину не в хиджабе, — объяснил Кабири. — Это демонстрировало обществу наше видение будущего [Таджикистана] как демократического светского государства».
Однако Бобоназарову исключили из президентской гонки из-за мелкой формальности, после чего обе оппозиционные партии решили бойкотировать выборы. В итоге Рахмон сумел без проблем переизбраться, получив 84 процента голосов.
Такой результат говорит о том, что заниматься политикой в формальном смысле в Таджикистане бессмысленно. Но что касается ПИВТ, то заслуженное влияние этой партии в другом — в стремлении продвигать нормы ответственного, демократического правления в стране, где они никогда не применялись.
«Мы жили под властью Бухарского эмирата, затем был коммунистический период, когда снова на корню уничтожалась любая свобода мысли. После советской власти пришел авторитаризм, поэтому люди считают такое положение абсолютно нормальным, — поясняет Кабири. — Это как в Северной Корее — население уверено, что живет в самой счастливой стране на земле».
Именно поэтому, говорит лидер ПИВТ, его партия «очень мягко и дипломатично пыталась показать людям, что есть альтернатива». «Мы в качестве примера говорили об опыте более прогрессивных мусульманских стран, в частности Малайзии, Индонезии и Турции. Мы объясняли, что значит, скажем, сменяемость власти и политическая конкуренция», — добавляет Кабири.
«[ПИВТ] не столько критиковала власть, — говорит Лемон, — сколько демонстрировала другие варианты, говорила, что преобразования возможны».
Как рассказывает Ильхомжон Якубов, известный политик ПИВТ и один из ее бывших региональных лидеров, партия организовывала практические семинары и приглашала специалистов из-за рубежа поделиться знаниями и опытом.
«У нас были конференции и семинары и еженедельные занятия по изучению языков, прав человека, экономики, Корана и ислама, — говорит Якубов. — [Люди приезжали] из Канады, Америки, Германии, и наши двери были открыты для всех, не только для членов партии. Удивительно, сколько женщин участвовало в наших мероприятиях».
По словам Якубова, в партии также велась конкретная работа, чтобы бороться с повсеместной коррупцией в республике. В газетах и в интернете сообщалось о горячей телефонной линии, по которой граждане могли пожаловаться на вымогательство со стороны чиновников. Особое внутреннее подразделение партии — «Народное сопротивление коррупции» — собирало документы и передавало их «наверх», в соответствующие инстанции, включая прокуратуру.
«Естественно, это было сдерживающим фактором для власть имущих, даже если такой контроль был чисто номинальным», — полагает в свою очередь Лемон.
Желание видеть подотчетность власти было большим, тем более что президент Рахмон уже переставал даже делать вид, что готов терпеть любую политическую конкуренцию.
Деградация системы
Первые несколько лет после мирного соглашения 1997 года Рахмон зависел от полевых командиров, когда стремился укрепить свою власть в истощенной войной стране. Но довольно скоро он стал смотреть на них как на конкурентов и постепенно выдавливал оппозиционеров с постов, куда вынужденно назначил их по условиям соглашения.
Параллельно все более ответственные должности и в правительстве, и в важных секторах экономики занимали члены его обширного семейства. Его сын Рустам, ранее возглавлявший антикоррупционное ведомство Таджикистана, в 29 лет стал мэром Душанбе, и его по всем признакам готовят в будущие президенты. Дочь Рахмона Озода — одновременно парламентарий и глава администрации своего отца. Брат жены Рахмона Хасан Асадуллозода возглавляет ведущий коммерческий банк республики. Зять президента Шамсулло Сохибов руководит одним из крупнейших в стране бизнес-конгломератов. (См. статью «Смерть в Стамбуле»)
Последствия персоналистического режима Рахмона для развития и гуманитарной ситуации в республике весьма плачевны. Это беднейшее государство Центральной Азии, оно остро зависит от денежных переводов значительной части населения, которая уехала в Россию, где занята неквалифицированным трудом. По разным оценкам, рабочие-мигранты составляют до 45 процентов электората республики, а примерно треть ее ВВП дают средства, которые они присылают на родину.
«Сфера образования крайне коррумпирована, — делится мнением Эдвард Лемон. — Наиболее талантливые и образованные, [те], кто больше всего заинтересованы в переменах, не могут заняться бизнесом, стать предпринимателями, потому что люди, представляющие государство, отнимут у них активы… Вы не можете разбогатеть в Таджикистане, не заключив определенной сделки с властями, которые действуют, как мафия».
«При этом вы не можете заявить о своих претензиях, и вам не позволяют добиться изменений, — продолжает эксперт. — Самые талантливые люди, которых я знал в Таджикистане, когда был там, уезжают в Россию, уезжают в Турцию, где могут успешно вести бизнес или заниматься более свободно тем, чем им хочется».
Ильхомжон Якубов рассказывает, как занимался поставками легковых автомобилей из Латвии до того, как пришел в ПИВТ и стал политиком. «На таможне без взятки просто не пропустят машины. Они брали как минимум 400-600 долларов за каждый автомобиль».
«По-другому не прожить, понимаете? — восклицает он в сердцах. — А почему? А потому что все бизнесы — это монополии. Семья президента держит монополию. Всё в Таджикистане — бизнес, торговля — это всё монополия».
«Это не наша культура»
По мере того как коррупция лишала жизненных сил экономику Таджикистана, местный режим решил ужесточить свои диктаторские методы, чтобы не упускать власть из рук.
Все чаще репрессии стали затрагивать и религиозную сферу.
«Экономическая ситуация ухудшалась, доходы резко снижались, — вспоминает лидер ПИВТ Кабири. — Власти поняли, что больше не справляются с социально-экономическими проблемами, поэтому им потребовалось устроить конфронтацию между светской и религиозной частями общества».
В то же самое время парламентские выборы 2011 года «показали по-настоящему серьезную и сильную ПИВТ, — говорит Свердлов. — [Эта партия], вероятно, стала самой популярной ячейкой оппозиции, и эта популярность всерьез обеспокоила Рахмона».
Поэтому неудивительно, что примерно тогда же власти приняли ряд еще более драконовских законов и норм, направленных против религии.
Гражданам Таджикистана запретили каким-либо образом демонстрировать свою принадлежность к исламу, в частности, вне закона оказались длинные бороды у мужчин и хиджабы у женщин. Специалист по Центральной Азии в Freedom House Тамара Григорьева так описывает эти насильственные меры: «Они выходят в рейды: если видят на улице человека с бородой, забирают его в отделение и принудительно бреют, [заявляя, что] “это не наша культура”. С женщин они снимают хиджабы».
Сотни религиозных мусульман оказались фигурантами, по словам Свердлова, «показательных судебных процессов по всему Таджикистану», основанных на «невнятных обвинениях в экстремизме и терроризме».
Президент своим указом запретил гражданам страны изучать ислам за границей, например, в Египте или Саудовской Аравии. А тем, кто уже уехал, было велено вернуться.
Помимо этого в 2011 году так называемый закон о родительской ответственности запретил лицам младше 18 лет посещать религиозные учреждения — даже в сопровождении родителей и даже по праздникам.
«Эти законы повлияли и на религиозные школы ПИВТ», которые в итоге тоже оказались запрещены, как объясняет Свердлов. «Это были первые школы, в которые попадали маленькие дети».
Связь ПИВТ с исламистами во время гражданской войны удобно дополняла картину. Несмотря на то что это был непростой и многослойный конфликт, режим представил его как борьбу «добра со злом» между светским государством и исламскими экстремистами. Таким образом, по словам Лемона, власти используют недавние трагические события, чтобы «узаконить авторитарный режим».
Для ослабления ПИВТ применялось и множество других методов. В 2014 году на государственном телевидении стали появляться репортажи о непристойном сексуальном поведении членов партии. Их попросту «выдавили». И, конечно же, не дали ничего объяснить.
«За десять лет работы в парламенте, — вспоминает Кабири, — я ни разу не попадал ни на телевидение, ни в государственные издания. Едва ли где-то в мире можно такое встретить — депутат парламента не имеет возможности высказаться на телевидении».
Но худшее было впереди. Финальная битва против ПИВТ началась в преддверии парламентских выборов, состоявшихся в марте 2015 года.
«Ты снимешь кандидатуру»
Непосредственно перед голосованием Комитет по делам религии — госорган, отвечающий за мечети в стране, — распространил текст проповеди для имамов, содержащий похвалы в адрес президента и критику политизированного ислама. Название ПИВТ в нем не упоминалось, но намек был прозрачен.
Пропаганда стала лишь началом. Кандидаты от этой партии столкнулись с прямым давлением со стороны полиции, которая самыми беспардонными способами пыталась заставить их снять свои кандидатуры.
Прекрасным примером стала история Джанатуло Комилова.
Ныне 36-летний Комилов уехал из страны в 90-х годах, после того как в ходе гражданской войны проправительственные силы убили его отца и двоих братьев. Он получил высшее образование в Пакистане, вернулся в Таджикистан, вступил в партию и к 2009 году начал работать в ее главном штабе в Душанбе.
На выборах в марте 2015 года он должен был представлять поселок Дангара, что примерно в 100 километрах от Душанбе. Известен он как малая родина президента Рахмона.
На Комилова давили все сильнее, пытаясь заставить его снять свою кандидатуру. Он вспоминает, что в феврале 2015 года его вызвали в прокуратуру и держали там до утра. Против него было заведено уголовное дело по обвинению в подделке диплома о высшем образовании.
Тем не менее он продолжил свою кампанию. Несколько дней спустя его снова вызвали и стали запугивать. «Ты снимешь кандидатуру, — говорили ему. — Мы аннулируем твой диплом, и у тебя ничего не останется. А если будешь с нами сотрудничать, мы оставим тебя в покое».
Комилов считает, что это давление было связано с интересами президентской семьи. «Рахмон родом из Дангары. Она находится под контролем его брата. Он бы не хотел, чтобы даже в этом регионе была оппозиция… Давление было очень мощным», — говорит он.
В итоге диплом Комилова действительно аннулировали, и он лишился права продолжать предвыборную кампанию. Но в покое его не оставили. Еще несколько раз его вызывали в прокуратуру и вновь держали там всю ночь. Становилось ясно, что ему может грозить долгий тюремный срок.
«У тех, кто учился в исламских странах, возникают серьезные проблемы, — говорит он. — Они могут заявить, что ты салафит или террорист… Так что коллеги посоветовали мне уехать из страны».
Недолго думая он тайно уехал из Таджикистана всего через несколько недель после голосования. Сейчас Комилов с женой и тремя детьми живет в Германии, которая предоставила им политическое убежище.
На родине же участь его партии уже была предрешена. ПИВТ не получила даже тех символических двух мест в парламенте.
Это, по мнению Свердлова, «свидетельствовало о близком конце. Власти больше не хотели даже поддерживать иллюзию того, что ПИВТ может принимать участие в политической жизни».
Страшный суд
Тем летом полиция начала целенаправленное преследование активистов ПИВТ.
«Арестовали всех, — вспоминает член ПИВТ Илхомджон Якубов, которого однажды возмутила взятка в таможенном терминале. — И меня тоже — 3 июня 2015 года».
По его словам, сотрудники спецслужбы отвели его в отделение и не стали размениваться на любезности. «Они угрожали, что я получу 10-15 лет [тюрьмы], — вспоминает он. — Сказали, что я член [исламской экстремистской группировки] “Хизб ут-Тахрир” и [оппозиционного движения] “Группы 24” и враг государства».
«Если хочешь, мы тебя освободим, — сказали ему, — но при условии, что ты напишешь заявление против партии».
«В первый день я не согласился, — сказал Якубов. — Но они пытали меня и угрожали. Держали в подвале. Было очень темно, ничего не видно. Непонятно, где ты и что делать. На второй день я согласился. Они написали текст и сказали: “Ты его прочитаешь, мы снимем это на камеру, и ты свободен”. Мне пришлось написать, что пыток и угроз не было, что меня задержали на два часа. Я все подписал, и меня отпустили».
Якубов был не единственным. В том же месяце в отставку ушло множество членов ПИВТ по всей стране. «Они явно под давлением читали написанные для них заявления о слабом выступлении партии на выборах и скандалах, — объясняет Лемон в своей рукописи. — Многих депутатов пытали сотрудники правоохранительных органов, требуя, чтобы они ушли… [Тем летом] ПИВТ закрыла отделения в 58 районах».
Ситуация усугублялась. На якобы законных основаниях сначала закрыли издательство партии, а затем — ее центральный штаб. Ее лидеру Кабири предъявили обвинения в нелегальном владении принадлежащим ему рынком. Он также бежал из страны.
В августе Министерство юстиции официально запретило ПИВТ на том основании, что она больше не может считаться политической партией, поскольку «партии должны работать в большинстве регионов, городов и районов». Другими словами, сначала власти силой вынудили ПИВТ прекратить работу на всей территории страны, а теперь решили закрыть партию из-за того, что она не работает.
Последний удар пришелся на осень того же года.
4 сентября Абдухалим Назарзода, один из лидеров оппозиции во время гражданской войны, работавший в правительстве, предположительно, попытался устроить переворот — и почти две недели спустя был убит правительственными военнослужащими.
Практически сразу после этого власти арестовали более десятка лидеров ПИВТ и обвинили их в поддержке переворота, хотя, по словам Свердлова, «у них не было решительно никаких доказательств». В течение следующего года на закрытых судебных процессах они получили тюремные сроки разной продолжительности, в том числе и пожизненные.
ПИВТ на скорую руку окрестили террористической организацией и запретили. Вскоре по всей стране арестовали еще несколько сотен членов партии. Те немногие юристы-правозащитники, которые осмелились их защищать, сами угодили за решетку.
За этим последовал массовый исход. Члены ПИВТ бежали кто куда мог. Некоторые оказались в России, некоторые — в Польше, Литве, Турции, Германии и других местах.
Почему власти повели себя так жестко?
По мнению Кабири, последней каплей стало то, что партия не поддержала запланированные ими поправки в конституцию.
«Власти хотели изменить конституцию и править страной, в которой не будет ни одного несогласного — ни в парламенте, ни где-либо еще. Они панически боятся критики», — говорит он.
Действительно, избавившись от единственной законной оппозиции, Рахмон решил заняться конституционными реформами. На референдуме в мае 2016 года, который Freedom House называет «проблемным», президента окрестили «Лидером нации»: с тех пор конституция ему не указ, а срок его президентства ничем не ограничен. Эти поправки получили 94,5 процента голосов.
Неразрывные узы
Для членов ПИВТ, которые приняли непростое решение покинуть страну, проблемы только начинались. В большинстве случаев их семьи, оставшиеся в Таджикистане, столкнулись с беспощадным преследованием.
Якубов — кандидат от ПИВТ, чей диплом аннулировали власти, — вспоминает, что после его отъезда гонениям подверглись даже те члены его семьи, которые поддерживали режим. «Моего брата долго не отпускали [сотрудники спецслужб]. Его сильно избивали, — говорит он. — [Он] меня не поддерживал, он был сторонником режима. Но прежде всего [он был моим] братом — так что его тоже пытали».
Членов их семей не только подвергали преследованиям — по заказу властей были организованы кампании по их посрамлению. «Иногда [членов семей] заставляли приходить на общие собрания в деревнях, где их публично унижали», — говорит Лемон.
Семья Кабири оказалась практически изолирована от внешнего мира. «Сейчас мои внуки, братья и сестры не имеют права выезжать из страны и даже навещать друг друга, хотя они живут на расстоянии нескольких километров, — говорит он. — По сути, они находятся под домашним арестом. Мы с ними не связывались уже больше двух лет. Им запрещено использовать интернет».
Особенно жестко власти обошлись с его пожилым отцом, который скончался в прошлом году.
«Моему отцу было 95 лет. Год назад мы хотели отвезти его в Стамбул на лечение, но в последний момент его, старика в инвалидной коляске, сняли с рейса Turkish Airlines сотрудники спецслужб».
«Ему не дали выехать из страны, заставили говорить на камеру и призвать меня прекратить делать то, что я делаю».
«Он дал это интервью в отделении полиции. И сказал: “Я хорошо тебя знаю, я тебя вырастил и уверен, что ты никогда не совершишь ошибку, так что делай то, что считаешь нужным”. Своим выбором слов он просил меня не поддаваться на провокации. Это было последнее сообщение, которое я от него получил».
Будущее в изгнании
Ныне ссыльный глава партии Кабири не теряет надежды на то, что ее 40-летняя история на этом не закончится.
«Мы открыли представительства в разных европейских странах и на других континентах, — говорит он. — Мы продолжаем работу даже в эмиграции. Не скажу, что бороться с диктатурой и авторитарным режимом просто, но мы будем надеяться.
Единственное, что у нас есть, — это интернет и соцсети. Возможно, в будущем мы наладим более эффективные каналы, например, теле- или видеопрограммы на YouTube.
Для меня тяжелее всего то, что мои коллеги сидят за решеткой, — говорит он. — Многие из них — уже пожилые люди, старше 70 лет, и им дали огромные сроки. Я боюсь, что, если ничего не изменится, они никогда оттуда не выйдут и не вернутся к своим близким».
По его мнению, частично проблема связана с пособничеством со стороны Запада.
«Эта страна — член ОБСЕ и партнер ЕС. Ситуация там почти как в Северной Корее. Но об этом особо не говорят, ведь Таджикистан — не Северная Корея, в нем видят партнера, хоть и диктатора. Вот тут-то и загвоздка: в западном понимании диктаторы делятся на “своих” и “чужих”».
«А для людей диктатор — он и есть диктатор».